Ночной шторм.
Иду по пышному ковру
Морской травы обледенелой.
Даль моря тает в дымке белой,
И стынет кромка на ветру. (далее…)
Ночной шторм.
Иду по пышному ковру
Морской травы обледенелой.
Даль моря тает в дымке белой,
И стынет кромка на ветру. (далее…)
С видом на море. Иосиф Бродский.
I
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают.
Луч светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
Плывут, пока ещё не тая,
По морю льдины тут и там,
Их волны тёмные качают
И прибивают к берегам. (далее…)
Стихи, рисунки и живопись евпаторийской поэтессы Ирены Флоренской.
Твоя душа, мой город милый,
Легка и радужно светла,
Подобно чайке белокрылой
Парит у моря на ветрах! (далее…)
Новые стихи крымской поэтессы Ирены Флоренской.
Сверкает море и шумит,
И вьются чайки над волною.
Моя душа сейчас парит
В мечтах над вечной суетою.
Пою у кромки пенных вод
Я оду утреннему свету.
Калейдоскоп цветов плывёт,
Звучит мелодия рассвета.
(далее…)
Зимнее море
Поверхность вод, как царская парча,
Качается, сверкая жемчугами.
В плен ледяной попал морской причал,
Белеют сваи ровными рядами. (далее…)
Вечер
О счастье мы всегда лишь вспоминаем,
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело,
Гул молотилки слышен на гумне…
Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне. (далее…)
Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Иду вдоль крепостных валов.
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадёжность ищет слов.
14 февраля 1914. (далее…)
Меганом – мыс к востоку от Судака.
Еще далеко асфоделей
Прозрачно-серая весна,
Пока еще на самом деле
Шуршит песок, кипит волна.
Но здесь душа моя вступает,
Как Персефона в легкий круг,
И в царстве мертвых не бывает
Прелестных загорелых рук. (далее…)
Коктебель.
Сонных гор дыхание ночное…
Солнечных восходов колыбель…
Море, примирённое, ручное…
Утренняя песня – Коктебель!
Зеркало в изломанной оправе –
Свет залива в полукружье гор.
Под ногой поскрипывает гравий.
На душе свобода и простор.
Музыка особенного лада.
Перекрёстных ветров карусель.
Синяя, щемящая отрада.
Звонкий слиток счастья – Коктебель!
1948.
Здесь море- дирижёр, а резонатор – дали,
Концерт высоких волн здесь ясен наперёд.
Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали
И эхо средь камней танцует и поёт.
Скопление синиц здесь свищет на рассвете,
Тяжёлый виноград прозрачен здесь и ал.
Здесь время не спешит, здесь собирают дети
Чабрец, траву степей, у неподвижных скал.
(1956) (далее…)
Киммерия.
Я же дочерь твоя, Расея,
Голос крови не побороть.
Но зачем странный край Одиссея
Тоже в кровь мне вошел и в плоть?
Что я в гротах морских искала?
Чьи там слышала голоса?
Что мне черные эти скалы,
Эти призрачные леса?
Что мне буйная алость маков,
А не синь васильков во ржи?
Отчего же и петь, и плакать
Так мне хочется здесь, скажи?
Илья Львович Сельвинский учился в Евпаторийском начальном училище, а с 1915 по 1919 г. — в мужской гимназии в Евпатории, которая теперь называется гимназия им. Сельвинского И.Л. С 1915 г. поэт начал публиковать свои произведения в газете «Евпаторийские новости».
Битые яблоки пахнут вином,
И облака точно снятся.
Сивая галка, готовая сняться,
Вдруг призадумалась. Что ты? О чём?
Кружатся листья звено за звеном,
Черные листья с бронзою в теле.
Осень. Жаворонки улетели.
Битые яблоки пахнут вином.
1919
Дер. Ханышкой на Альме (далее…)
Евпатория.
Чуть вздыхает волна, и вторя ей,
Ветерок над Евпаторией.
Ветерки эти самые рыскают,
Гладят щёку евпаторийскую.
Ляжем пляжем в песочке рыться мы
Бронзовыми евпаторийцами.
Скрип уключин, всплески и крики –
Развлекаются евпаторийки.
В дым черны, в тюбетейках ярких
Караимы – евпаторьяки.
И, сравнясь, загорают рьяней
Москвичи – евпаторьяне.
Всюду розы на ножках тонких.
Радуются евпаторёнки.
Все болезни выжмут горячие
Грязи евпаторячьи.
Пуд за лето с любого толстого
Соскребёт евпаторство.
Очень жаль мне тех, которые
Не бывали в Евпатории.
(3 августа, 1928)
Мы пролетели, мы миновали
Местности странных наименований.
Среднее между «сукин сын»
И между «укуси» —
Сууксу показал кипарисы-носы
И унёсся в туманную синь.
В путь, в зной, крутизной!
Туда, где горизонта черта,
Где зубы гор из небесного рта.
Туда, в конец, к небесам на чердак.
На- Чатырдаг.
***
И глупо звать его «Красная Ницца»,
И скушно, звать «Всесоюзная Здравница».
Нашему Крыму с чем сравниться?
Не с чем нашему Крыму сравниваться!
Вином и цветами пьянит Ореанда,
В цветах и в вине- Массандра.
Иван Бунин о Маяковском:
«Маяковский останется в истории литературы большевицких лет как самый низкий, самый циничный и вредный слуга советского людоедства, с огромной силой актерства, с гомерической лживостью и беспримерной неутомимостью в ней оказала такую страшную преступную помощь большевизму поистине «в планетарном масштабе».
И советская Москва не только с великой щедростью, но даже с идиотской чрезмерностью отплатила Маяковскому за все его восхваления ее, за всякую помощь ей в деле развращения советских людей, в снижении их нравов и вкусов. Маяковский превознесен в Москве не только как великий поэт. В связи с недавней двадцатилетней годовщиной его самоубийства московская «Литературная газета» заявила, что «имя Маяковского воплотилось в пароходы, школы, танки, улицы, театры и другие долгие дела. Имя поэта носят: площадь в центре Москвы, станции метро, переулок, библиотека, музеи, район в Грузии, село в Армении, поселок в Калужской области, горный пик на Памире, клуб литераторов в Ленинграде, улицы в пятнадцати городах, пять театров, три городских парка, школы, колхозы…»…
Маяковский прославился в некоторой степени еще до Ленина, выделился среди всех тех мошенников, хулиганов, что назывались футуристами. Все его скандальные выходки в ту пору были очень плоски, очень дешевы, все подобны выходкам Бурлюка, Крученых и прочих. Но он их всех превосходил силой грубости и дерзости. Вот его знаменитая желтая кофта и дикарская раскрашенная морда, но сколь эта морда зла и мрачна! Вот он, по воспоминаниям одного из его тогдашних приятелей, выходит на эстраду читать свои вирши публике, собравшейся потешиться им: выходит, засунув руки в карманы штанов, с папиросой, зажатой в углу презрительно искривленного рта. Он высок ростом, статен и силен на вид, черты его лица резки и крупны, он читает, то усиливая голос до рева, то лениво бормоча себе под нос; кончив читать, обращается к публике уже с прозаической речью:
– Желающие получить в морду благоволят становиться в очередь.»
Когда февраль чернит бугор
И талый снег синеет в балке,
У нас в Крыму по склонам гор
Цветут весенние фиалки.
Они чудесно проросли
Меж влажных камней в снежных лапах,
И смешан с запахом земли
Стеблей зелёных тонкий запах. (далее…)
Долина вся в цветах. Над этими цветами
Рой пёстрых бабочек – цветов летучих рой –
Что полог, зыблется алмазными волнами;
Над бездною морской стоит скала нагая.
Бурунк ногам её летит и, раздробясь,
И пеною, как тигр глазами, весь сверкая,
Уходит с мыслию нагрянуть в тот же час.
Но море синее спокойно – чайки реют,
Гуляют лебеди и корабли белеют.
(Алушта.1825) (далее…)