Парад Победы 24 июня 1945 года.

24 июня 1945 состоялся Парад Победы. На деревянный помост у подножья Кремля были брошены знамена немецких воинских частей. Именно они по замыслу нацистов должны были развеваться над Москвой.

Долгая война заставила многих солдат вражеской армии по-другому посмотреть на происходящее. Некоторые успели осознать весь ужас того, что они творили в оккупированных городах и селах.

О мыслях рядовых солдат и офицеров вермахта рассказывают их письма, которые никогда не были отправлены домой. Они найдены у погибших фашистов или взятых в плен Красной армией. Многие из их писем стали сейчас доступны благодаря проекту ФСБ РФ по РК и Севастополю «Без срока давности».

В первые месяцы продвижения по территории Советского Союза письма немецких солдат и офицеров вермахта были наполнены громкими фразами о скорой победе и включали в себя перечень того, что удалось добыть в мародерском «бою» с мирным населением. Правда, в некоторых посланиях прорывалась и досада: солдаты, прошедшие западную Европу, были разочарованы скромностью и даже бедностью советских людей.

К зиме 1941 года описания содержания посылок и «забавных» эпизодов вроде подрыва домов вместе с их обитателями, перечисления грандиозных обедов из продуктов, захваченных у населения, сменяются раздражением. Мгновенной войны не получилось. Русские осмеливаются сопротивляться!

Из письма унтер-офицера Вальтера Остманна:

«Это очень утомительная война. Как противник русские явно недооценены… Им совершенно все равно, погибнут они или нет, и это вызывает даже уважение. С каждым днём тает надежда на скорую, до наступления холодов, победу, обещанную фюрером».

Из письма солдата Вилли Фукса:

«Для всех нас война теперь страдание. Хорошего настроения больше нет. Боевые действия становятся всё упорнее. За каждый метр земли идут ожесточенные бои, и в каждом мы теряем всё больше людей».

Конец декабря 1941 года. Десант советских войск захватил Керчь и Феодосию. В недавно рассекреченном спец-сообщении начальнику особого отдела фронта, майору госбезопасности Рухадзе упоминается взятый в плен в Феодосии шофер полевой жандармерии Георг Гремзе. Невелика сошка, важных военных сведений дать не может. Но зато он передал своё настроение, которое наверняка разделяли множество его сослуживцев:

«По моему мнению, Германия не будет победительницей в этой войне с Россией. Наша армия уже сейчас истекает кровью в войне с Россией, потому что немецкая армия терпит большие потери. О потерях я узнал, когда подслушал разговор офицеров».

А ведь заканчивался только первый год войны…

Среди рассекреченных документов есть дневник германского унтер-офицера Герберта Алльцера. Его 1-я рота 72 пехотного полка стояла неподалеку от Керчи, когда там высадился советский десант. Первая запись в его дневнике датирована 26 декабря 1941 года:

«Русские высадили десант к сев. от Ашкай-Учкай (так немец воспроизвел Аджимушкай — ред.). Нас бросают в бой. Мы хорошо идём вперед и отбрасываем русских далеко назад. Дошли почти до пристани. Потом попали в окружение. Собачий холод. Возвращаемся в село«.

На первой странице перевода дневника есть рукописная пометка: 1 экз. послан т. Абакумову. Сам заместитель наркома внутренних дел, начальник Управления особых отделов НКВД СССР читал о военной жизни унтер-офицера Алльцера. Такие дневники и письма были важны. Их собирали, передавали в особые отделы. Выдержки зачитывали в сводках Совинформбюро, некоторые письма с описанием карательных операций или жестокостей в отношении советских людей впоследствии пригодились как свидетельства преступлений гитлеровской армии.

Герберту Алльцеру в декабре 1941 повезло. Остался жив. Хотя его подразделение снова и снова пыталось добраться до захваченной десантниками территории:

«27 декабря. 7:00. Снова идём в атаку. Русские почти в селе, добыл меховую шапку и рукавицы. Я со своим отделением (пулеметы и автоматы) убил много и захватил пленных. Но до цели всё же не добираемся. Вечером в село с двумя башнями. Теперь мы опять в г…не, кто бы мог подумать. И именно к рождеству».

Унтер-офицер описывает отступление, 50-километровый ночной поход, во время которого пришлось бросить орудия и машины. Затем снова марш, 80 км пешком, в снежный буран, к Ак-Монайскому перешейку: дальше и дальше от Керченского полуострова.

«Господи Боже мой, а что если и дальше так пойдёт. Сейчас мы в Джанкое, вторая линия обороны. Много обмороженных. Разбитое войско… Вся моя почта ко дню рождения и к рождеству пропала. Это меня злит больше всего».

У Алльцера будет ещё много поводов злиться. 15 января 1942 года он записал:

«Мы должны разгрузить фланги соседнего батальона. Рота идёт в наступление строем. Что за идиотство… А потом русские открыли огонь из станковых пулеметов и поставили заградительный огонь тяжёлыми минометами. Вышло из строя восемь человек. Я получил пять осколков, из них три в лицо, но маленькие».

Раненый унтер был переведен в обоз, последняя запись в его дневнике была сделана 26 февраля. Писал о ночном артобстреле, неожиданном появлении русских по всему фронту.

«Сейчас 11 утра, перед нами русские окапываются… В Крыму наступает весна. Снова трещат станковые пулеметы».

С конца 1943 года в прессе и сводках Совинформбюро всё меньше писем и дневников, найденных у убитых и попавших в плен. Всё больше пленных, многие из которых с облегчением восприняли своё положение: для них война закончилась. И они откровенно рассказывают, о чем думают, что чувствуют.

В заметке об освобождении Крыма от 12 апреля 1944 года, опубликованной в газете «Красная Звезда», упоминается:

«Вчера в расположение наших частей прибыли на своих машинах и сдались в плен два румынских полковника… Южнее Джанкоя часть немцев, шедшая на помощь к своим войскам, разбежалась, а командир этой части сдался в плен».

Возможно, речь идёт о командире 85 запасного немецкого батальона Эльмаре Краузе. Его слова чуть позже прозвучали в сводке Совинформбюро:

«Из моего батальона ни одному солдату и ни одному офицеру не удалось спастись. Две роты были полностью разгромлены при погрузке на автомашины. Остальные сдались в плен вместе со мной».

По радио цитировали избранные места из показаний противника. И по ним видно, как были морально сломлены многие солдаты и офицеры вермахта.

Обер-фельдфебель 1 роты 213 полка 73 немецкой пехотной дивизии Кик рассказал:

«Три недели тому назад в Крым в полном составе прибыла 111 пехотная немецкая дивизия. В одной из радиопередач на немецком языке русские по этому поводу заявили, что в крымскую «фрицеловку» попала ещё одна немецкая дивизия. Так оно и получилось. Наступление русских не было неожиданным. Мы к нему были подготовлены. Однако сообщение о глубоком прорыве вызвало всеобщую растерянность».

В откровениях пленных не только сожаление, некоторые пленные объясняют: им стыдиться нечего, они просто выполняли приказы.

Писатель и фронтовой корреспондент Илья Эренбург, беседовавший с двумя солдатами 329 саперного батальона, услышал от рядового Поша:

«Мы работаем по двое-трое. Каждая пара должна сжечь три или четыре деревни. Это понятно, ведь это дело саперов».

Его напарник Бишоф объяснял:

«Я не хотел специально жечь людей. Я миролюбивый человек. Но у нас было мало времени. Часто мы поджигаем дом, а там находятся люди. Если мы начнем их выгонять, пройдёт время… Я сжег немного — человек семь или восемь».

В общем, ничего личного, служба.

Такие и уехали в лагеря для военнопленных, будучи уверенными, что если действовать по приказу, то нет греха в том, чтобы жечь, убивать, вешать. Возможно, осознание своих преступлений пришло позже, а может, не пришло вовсе…

ПИСЬМА МЁРТВОГО КАПИТАНА

Поздней ночью, утром рано,
Ясным полднем – всё равно –
Письма мёртвого капитана
Залетают к нам в окно.

Покружились и упали,
На палас и на кровать.
Жаль их редко открывают,
Чтоб себя не волновать.

Не читают их с экрана,
И другой почин в кино,
Письма мертвого капитана
В измерении ином.

Там, где чувства, там, где мысли,
Заливает Божий свет,
Где по-русски свои письма,
Пишет он и ждёт ответ.

В этих письмах слово «мама»,
«Дочка», «встретимся», «живой»,
Письма мертвого капитана
Каждый миг летят домой.

На ветвях желтеют листья,
Опадают не спеша,
Слезы льёт, читая письма,
Православная душа.

Летит ангел в небе синем,
Скорбь в глазах его видна,
А из слёз по всей России
Прорастают семена.

Щедро, широко, без меры,
Пусть возьмет, кто захотел —
Семена любви и веры,
В каждом посланном письме.

Сотни писем, писем тыщи…
Грустью сотканный мотив.
Почтальон те письма ищет.
Журавль по небу летит.

Стихи Владимира Захарова