Украинская ночь. 1876 Холст, масло. 79 x 162 см Третьяковская галерея, Москва Куинджи Архип Иванович 1842 — 1910

По свидетельству современников, картина Архипа Куинджи «Украинская ночь» была «самой яркой звездой всей выставки» Передвижников 1876 года.

«С глубокой поэтичностью захвата и с энергией формы, с энергией, так сказать, художественного языка, каким высказана эта ночь, не может меряться ни одно из остальных произведений», — писал в «Пчеле» Прахов.

В чёрной бархатной тьме украинской ночи едва проглядывается тёмный пруд и стрелы пирамидальных тополей. Лунный свет падает на беленые стены хат, которые в этом свете кажутся зеленоватыми. В одном из окон виднеется огонек, свет его не смешивается с лунным, у него другой тон, другая насыщенность и сила.

Зрители вглядывались в заливающую мазанки тьму и замечали, что, как и в природе, эта мгла не абсолютна, а приглядевшись к ней, начинали различать и цвета — приглушенные черным флером ночного воздуха, но все-таки явственные — глубокую синеву неба, бурый тон холма, изумрудные отблески дороги.

Внешне в картине все просто и незатейливо. И бесхитростность сюжета, и спокойствие лаконичных линий. Но зрители отрывались от созерцания ее с трудом, с внутренним противодействием. Покой, разлитый в пейзаже, покорял, подчинял себе зрителя, струящийся, мерцающий свет луны словно переносил его из сырого, туманного Петербурга в благоуханную, теплую ночь юга. «Совершенно я растерялся, был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего знаменитой «Украинской ночью» Куинджи», — вспоминал Нестеров.

Лунный свет, пожалуй, и был тем, что особенно привлекало зрителей. Воссоздание его считалось одной из труднейших живописных задач.

«Все стараюсь поймать луну… Трудная штука луна… мерцание природы под этими лучами — целая симфония, могучая, высокая, настраивающая меня, бедного муравья, на высокий душевный строй: я могу сделаться на это время лучше, добрее, здоровее, словом, предмет для искусства достойный».

А теперь стали говорить и писать, что «Куинджи пошел дальше всех, даже Айвазовского».

Галатская башня в лунном свете, 1845 Холст, масло,52×80 Частная коллекция Айвазовский Иван Константинович

Куинджи писал ту же лунную ночь, что и Айвазовский, но он стремился не просто воссоздать лунный свет, а и передать производимое им впечатление. Его полотно было не только нарядным, но и глубоко эмоциональным. Глядя на него, никто и не вспоминал о театре — думали о правде жизни, о красоте природы. Все в картине казалось правдивым, естественным, почти натуральным, люди испытывали перед ней такие же чувства, какие порождали реальные встречи с югом.

И действительно, благодаря контрасту иссиня-черной тени на первом плане и мерцающими зеленоватым светом мазанками вдали ему удалось добиться, как утверждали «Биржевые ведомости», «невиданной силы эффекта». Только правомочно ли здесь слово «эффект», слово, обозначающее что-то нарочитое, придуманное? Может быть, лучше употребить другое, тоже часто встречающееся при рассказе об «Украинской ночи», — иллюзия?

И всё-таки удивление, вызванное «Украинской ночью», нельзя объяснить лишь сказочностью освещения. В этой картине многое было необычным, новаторским. Пейзажисты-передвижники, как правило, использовали первый план своих полотен для обстоятельного рассказа о жизни природы: так поступали и Саврасов, и Шишкин. Куинджи отверг описательность, ослабил внимание к конкретным предметам, к деталям.

Художник погрузил передний план в темноту; чтобы убедиться, что он заполнен, надо было и вглядываться, и вдумываться. Передвижники рассматривали живописное поле как единую пашню, на которой — во всех частях и направлениях — должны прорасти злаки: все, что попадало на это поле, отличалось лишь размером, все было незыблемой частью композиции, полноправной частью целого — зритель мог рассматривать любую часть пейзажа.

Куинджи резко разделил воссоздаваемое на главное и второстепенное, выделив главное светом и цветом. Он не просто разворачивал перед зрителем картину украинской ночи, он руководил его зрением, активно и действенно направляя его взгляд на определенные предметы и явления. Даже в изображении освещенных мазанок у него отсутствовали подробности. Вместо конкретности, вещности изображения зритель видел светлые пятна, и пусть за одним из дальних окон горел зажженный человеческой рукой огонёк, это был не столько след чьей-то жизни, сколько ее знак. Озаренные призрачным светом, немногочисленные, строго отобранные детали приобретали многозначительность и даже символичность.

Лунная ночь Куинджи «совершенно убивает собой все другие находящиеся на выставке пейзажи, несмотря на то, что между ними находятся очень недурные вещи известных наших пейзажистов Клодта и Шишкина», — писал в «Голосе» его постоянный художественный обозреватель Матушинский.

Источник: О.П. Воронова. «Куинджи в Петербурге».