15 июля 1924 года родился выдающийся советский танцовщик, хореограф, артист балета и хореограф Махмуд Алисултанович Эсамбаев (1924 – 2000), по национальности он чеченец. В своей уникальной эстрадно-танцевальной программе «Танцы народов мира» Эсамбаеву удалось понять и выразить на языке хореографии глубинную суть культуры разных народов. Много лет зрители всех континентов аплодировали его искусству, о нём писали статьи и книги, им восхищались звезды мирового балета. «Такие танцоры являются раз в тысячелетие!» – говорила о нём Галина Сергеевна Уланова

Евпаторийский городской театр имени А.С. Пушкина имел честь ежегодно принимать на своей сцене прославленного артиста балета Махмуда Эсамбаева. Многие жители нашего города помнят эти замечательные выступления великого  танцовщика Эсамбаева….

«Его жизнь была так же необычна, как его творчество. Вопреки всему — бедности, запретам отца, войне, сталинским репрессиям — выходец из чеченского аула смог воплотить в жизнь свою детскую мечту и стать всемирно знаменитым артистом, «чародеем танца». «

Одарённый от природы необыкновенной пластикой тела, высоким ростом, совершенным музыкальным слухом — Махмуд  танцевал с раннего детства. В 7 лет он уже плясал на еврейских свадьбах, куда его брала с собой еврейская женщина, которую Эсамбаев считал своей единственной мамой. Позже он написал о ней:

«Моя аидише мама
Вторым браком мой отец женился на еврейке Софье Михайловне. Она меня воспитала. Её и только её я считаю своей настоящей матерью. Она звала меня Мойша. И когда в 1944 году чеченцев выселяли с Кавказа, она могла остаться, но она сказала: «Мойша, я еду с тобой, без меня ты там пропадешь». У неё я выучил идиш и говорил на нём лучше многих евреев. Мы жили во Фрунзе, теперь — Бишкек. Очень голодали. Я уже танцевал и пел еврейскую песню «Варнечкес», любимую песню мамы. Она меня и научила. И когда у местных богатых евреев был какой-либо праздник, маму и меня приглашали. Мама говорила: «Завтра мы идем на свадьбу к Меламедам. Там ты покушаешь гефилте фиш, гусиные шкварки. У нас дома этого нет. Только не стесняйся, кушай побольше». На свадьбе я, конечно, танцевал. А потом мама просила: «Мойша, а теперь пой». Я становился против неё и пел «Варнечкес». Маме говорили: «Спасибо Вам, Софья Михайловна, что вы правильно воспитали одного еврейского мальчика, другие же, как русские, ничего не знают по- еврейски». Они и не подозревали, что я чеченец.»

О Махмуде Эсамбаеве я узнала в раннем детстве, когда увидела его впервые в советском фильме «Земля Санникова» (А. Мкртчана и Л. Попова), он играл злого шамана племени онкилонов. Помню, что каждый раз, пересматривая фильм, я всё время ждала сцены, где Махмуд Эсамбаев танцует. Из книги Алауди Мусаева я узнала, что в этом эпизоде Эсамбаев танцевал фрагмент из бразильского ритуального танца «Макумба».

Для меня Махмуд Эсамбаев – недостижимый идеал благородного человека и профессионального танцора. Эсамбаев часто говорил, что никто не захочет жить его жизнью, примерить на себя хотя бы один из его самых обыкновенных дней. Ежедневный, кропотливый, многочасовой труд до изнеможения, тренировки и репетиции до седьмого пота, через боль, через ограничение себя во многих удовольствиях жизни – не самая радужная перспектива. Среди огромного множества народных танцев, исполненных Эсамбаевым, испанский, бразильский, чеченский, русский, индийский, создал еврейский танец «А юнгер шнайдер», узбекский, башкирский, таджикский и многие другие.

Благородство Махмуда Эсамбаева для меня выражается в его огромной ответственности за свою профессию, за свой народ. Когда ты достиг много и стал знаменит – у тебя больше возможностей для того, чтобы помогать тем, кто в этом нуждается, и если ты заслужил любовь народа, то должен отдать ему свою любовь, свое сердце.

Меня вдохновляют его суждения об искусстве танца, мне очень интересно было читать о том, как по-разному рождается танец – это может быть внезапная вспышка, или случайно попавшийся на глаза рассказ, или напротив, дотошное изучение древних книг в библиотеках и экспонатов в музеях. Если всмотреться глубже в истоки происхождения танца, то видны лишь эмоциональные импульсы, истоки которых кроются в самой жизни, и соединяются в единую интуитивную творческую матрицу в сознании настоящего художника, сосредоточенного на создании уникального образа в танце.

Об искусстве танца

«Когда курам бросают горсть зерен и они, кудахча, подбегают к этим зернам, — клюют ли они зерна подряд, без разбора? Можно, как будто, и подряд клевать, но они разгребают зерна клювом, когтями, клюнут одно зернышко – и снова разгребают. Оказывается, и курицу не всё устраивает… Искусство – это те самые зерна, что лежат у ног артиста. Я исполняю танцы народов мира; сколько этих танцев – не счесть. Танцовщик работает не ногами, а головой. Я выбираю танец в зависимости от того, как я вижу его, как я смогу его исполнить, примеряю его к своей индивидуальности артиста и человека. Если я могу к красоте народного танца добавить какую-то внутреннюю силу, придать танцу иной оттенок, усовершенствовать, только тогда я его разучиваю. Это трудно, поверьте, очень трудно – выбрать танец, ведь в каждом есть своя философия, своя красота, созданная природой».

«Искусство – это постижение человеческой красоты, а красота бесконечна, бездонна, из этого колодца можно черпать веками».

«Радость и танец – 2 слова, созданные друг для друга. Для меня радость и танец понятия тождественные».
«Классический танец, — писала знаменитая балерина А.Я. Ваганова, — служит базой для всякого сценического исполнения, будь то характерный, гротесковый или салонный танец. Умение управлять ногами, своим телом, руками, головой дает возможность двигаться свободно во всех направлениях. Выучившись только характерным танцам, вы никогда не сможете исполнить классику. И, наоборот, зная классический танец, можно легко воспринять характерный, сольный и другие. На опыте многих лет это доказано».

«Рождение танца – такое же неповторимое необъяснимое чудо, как рождение стихов, музыки или человека. Многие зрители помогают мне советами. Ведь танцы – это моя работа, а всякая работа требует и анализа, и оценки. И хочется чаще слышать не восторженные отзывы, хоть они и приятны, а критические замечания, которые помогали бы в работе. Для меня это особенно важно, потому что я не только исполнитель – мне часто приходится самому и ставить танцы, и делать либретто, и придумывать костюм. И здесь очень важно не утерять критерий художественности, не утратить чувство меры, которое так необходимо в творчестве. Поэтому очень важно, чтобы кто-то, посмотрев твою работу со стороны, мог не только оценить положительное, но и сказать, что плохо…».

«И как бы различны ни были танцы народов мира, сквозь бесконечное многообразие красок, приемов, особенностей исполнения вы ощущаете глубокое духовное родство хореографии, рожденной на разных широтах».
«Сегодня для меня эффект сам по себе ничего не значит и не решает в танце. Чечено-ингушская лезгинка всегда поражала меня удивительной сдержанностью и внутренней красотой, артистизмом. Чем стремится наш танцор поразить в лезгинке? Не внешними трюками, не вращением на коленях, не диким оскалом зубов, не демонстрацией неукротимого темперамента. Нет. Элегантность, грация, благородство осанки, совершенное владение своей пластикой – вот что такое наша лезгинка».

«Здесь, на эстраде, номер занимает от минуты до четверти часа. Танцовщик находится один на один с залом, и он должен совместить в себе исполнителя, режиссера, постановщика, внятно, последовательно рассказать о жизни своего героя и вместить эту жизнь в самый краткий «хронометраж» номера. Поэтому я знаю, что профессиональной школы танцовщику мало. Его школой должна быть жизнь. Все, что приходится пережить и увидеть, все, что поражает глаз и воображение, неизбежно прямо или косвенно скажется в творчестве. Это закон, проверенный на личном опыте».
«После одного из лучших своих концертов он сказал, что во время танца вдруг ясно почувствовал, что тело его освободилось от своей тяжести, и он может летать: «Я побывал в другом, божественном мире, где свет небесный сиял вокруг. Люди видели только мое бренное тело. Сам я был там».

Профессионализм

После тяжелейшего ранения в ногу, полученного во время войны, Эсамбаев чудом избежал ампутации, он смог восстановить себя с помощью «ежедневных упражнений, которые делал по 3-4 часа, плача навзрыд, сначала от бессилия, потом от боли».
«Махмуд был солистом, хотя как о солисте, о нем никто не думал, да он и сам, похоже, к этому серьезно не относился. Но все равно он выделялся. Было ясно, что для него в танцах просто нет трудностей. Он мог блестяще танцевать все, что угодно, от бальных танцев до цыганских, венгерских плясок и всех прочих, какие только встречались в различных спектаклях. Причем было видно, что он делает это не заученно, не автоматически, как опытные и уважаемые профессионалы. Каждый его танец был словно только что им изобретен. Для него парой пустяков было показать какие-то заграничные модные танцы. Американских фильмов тогда показывали не так уж много, но стоило только какому-нибудь пройти у нас в городе, как Махмуд на другой день потрясающе показывал танцы, которые там подсмотрел и которые исполнялись под американский джаз. Он все это не просто схватывал, ну, как бы бездушно, фотографически, нет, это шло у него изнутри. Было видно, как он красоту танца чувствует, любит, и как все это ему дорого».

«Он был не только великим артистом, он всегда был настоящим другом. Это был человек, окончивший всего 6 классов средней школы, но обладавший при этом высшим душевным образованием».
«Эсамбаев относится к таким артистам, которые беззаветно любят свое искусство, готовы танцевать все: первую, вторую, третью, любые партии, не считаясь, ущемлено его самолюбие в чем-нибудь или нет. Важно танцевать и приложить свои способности, чтобы поднять любую порученную ему партию до высокого художественного уровня. Часто, расставаясь с Махмудом, я вспоминал эту его особенность. И невольно думалось, как бы много было создано эпизодических партий, ценных по своему художественному значению, как бы они обогатили балетные спектакли, дали бы им долгую сценическую жизнь, если бы многие одаренные артисты так же любили свое искусство, как Махмуд».

«Для Эсамбаева общение с Ковтуновым было равносильно учёбе в высшем хореографическом училище. Махмуд рос на глазах. Он вникал в каждую мелочь, учился идеально управлять не только телом, но и чувствами. Махмуд без всяких усилий улавливает характер и стиль танца. Восприимчивый и эмоциональный от природы танцор, наделенный отличной музыкальной памятью и способностью оттачивать технику до совершенства, Махмуд легко осваивал любую партию, находя для каждой новые движения и краски».

«Мир знает Махмуда Эсамбаева в папахе. Но эта не снимаемая папаха появилась все-таки позже. В начале карьеры были шляпы – умопомрачительные, сделанные по специальному заказу. А шляпников было совсем мало, даже в Москве. И услуги их стоили настолько дорого, что пока еще не очень хорошо зарабатывавшему артисту не всегда хватало на еду. Махмуд тратился по-крупному, и не напрасно. Такова была его позиция. Артист должен и в жизни соответствовать прекрасному сценическому образу. В этом Махмуд был убежден. И потому не только костюм, рубашка, галстук, модная обувь, но и шляпа – все должно быть в полном соответствии с образом».

«Легкого танца у меня нет. Я от каждого мокрый. И если зрителю при этом кажется, что мой танец легок, значит, я выполнил свою задачу. Когда публика замечает, что танец физически труден, это говорит о том, что артист не в форме. И это очень печально. Значит, не отдает всего себя. Артист может быть не в форме, но он не имеет права показывать это зрителю. Случается, что вынужден выступать даже больным, но зритель не должен этого почувствовать».

«Махмуд танцевал с гвоздем в пятке. Однажды сильно порезал ногу о стекло. Во время номера сверху упала лампа и разбилась на мелкие кусочки. Он не перестал танцевать. А в перерыве порезанную ногу промыл, покрыл лаком, чтобы не текла кровь, и пошел танцевать дальше. Когда он приходит с танца недостаточно, по его мнению, потным, у него портится настроение – ему кажется, что он что-то недодал зрителю. По-видимому, пот – это тоже мера в искусстве, и немалая, если о нем так печется настоящий мастер».
«Танец можно считать готовым, считал Махмуд, когда возникает неповторимое ощущение, что ты являешься одновременно исполнителем и зрителем. Сам танцуешь, как бы со стороны видишь себя танцующим на сцене. Такая вот хореографическая шизофрения».

«Махмуд хотя и был великим танцором, но он не был немым. Умел очень хорошо рассказывать, понятно, по-житейски, объяснять сложные вещи и оригинально, совершенно по-своему философствовать. Объяснял он это так: «Я ведь не просто танцор. Я – артист. Значит, человек публичный. Со сцены я должен уметь понятно разговаривать со зрителями любых стран и национальностей. В любой форме. Не только танцем, но и рассказом и даже песней».

«Он не любил пускать людей к себе на репетиции. Он считал, что об этой черной работе никому, кроме него и близких, знать не положено. Все должны видеть именно красоту и невесомую легкость танца. «Плох тот артист, который показывает, как трудно дается ему танец».

«Для него не было непреодолимых преград в творчестве. Если он чего-то хотел, то добивался этого, какого бы огромного труда это ему не стоило».

«Только очень сильный и очень добрый человек мог так притягивать к себе людей. С огромным уважением он относился к зрителям. Он не просто их любил, но он ясно понимал, что для них он живет».
«Талант – бесконечный труд. Ничего легко не досталось. Подвиг – на войне подвиг. На сцене подвиг, когда ты несешь свой крест до конца».

Рождение танца

«Золотой Бог» — индийский ритуальный танец.

«Этот танец танцевала знаменитая исполнительница Элеонора Грикурова. Она была лучшим и единственным в СССР знатоком индийских танцев. Она изучала и осваивала их не один десяток лет в Индии. Учеников она не брала, считая, что работать можно только с теми, кто с детства обучался в Индии. С отечественными танцовщиками, рвавшимися к ней в ученики, она на эту тему даже говорить не желала. Махмуд приходил, но Грикурова его как бы не замечала, и это продолжалось очень долго. Потом все-таки разрешила посещать ее занятия. Он был готов терпеть бесконечно. Грикурова ценила упорство.
— Сколько вам лет?
— 32, — признался Махмуд.
— Поздно! Очень поздно! Ну неужели вы сами этого не понимаете? Индийским танцам нужно обучаться с детства. Оно у вас прошло давно и безвозвратно.
— Нет, Элеонора Николаевна, — ответил Махмуд, — вовсе не прошло, я по-прежнему ребенок в душе.
Махмуда невозможно было обидеть. Он стремился научиться и был готов на все…».

«Я Шива Натараджа Четверорукий, Владыка танца!
Я танцую, и все мироздание вторит мне. Вот приподнял я правую ногу, легко отклонился назад, весь равновесие и совершенство, и небесное колесо пришло в движение, закружилось, мерцая факелами звезд.
Мой танец пробуждает творческую энергию Вселенной, он зовет из мрака невежества и лени к животворному всеочистительному свету, который изливает вечный костер, пылающий у меня на ладони. С моих волос срываются молнии. Электрические вихри бушуют вокруг меня.
Левой ногой я попираю ленивого карлика, имя которому Майлака. Подобно жирному пауку, плетет он паутину неведения, иллюзии и темного зла. Он сон, а я пробуждение! Он лень, а я энергия! Он коварное наваждение, а я царь знания! Смотрите, каким магнетическим светом озарена моя голова! Слушайте, как рокочет барабанчик дамару под ударами моих пальцев.
Я пробуждаю к бытию новые миры. Вибрация звуков врывается в холод и мрак первозданного хаоса. Так океанский ветер рвет в клочья низкие тучи и несет их в иссушенную зноем пустыню. Они прольются благодатным дождем, плодотворящим жизнь, и я, Шива, пробьюсь сквозь землю первым зеленым ростком. В звоне моих запястий слышен гимн плодоносящей силе. Я прекрасен и страшен, беспредельно милостив и беспощаден. Ничто не минует моего всеочистительного костра. В урочный час все атомы бытия будут уничтожены в пламени, все миры. Я непостижимое единство.
Во мне слились все изначальные противоборства: бытие и небытие, свет и тьма, мужские и женские начала вещей. В мочке моего уха – длинная мужская серьга, круглая женская – у меня в левом ухе. Ибо един я и моя женская энергия – шакти – предвечна во мне.
Я танцую, и рука моя обращена ладонью к вам. Это абхайя — мудра — жест уверения и покровительства. Все, кто знает язык пальцев, созданный мной, поймут меня. Все, кто идет к совершенству по ступеням моей йоги, сольются со мной.
Прекрасная кобра обвивает мой локоть. В стремительном танце она развевается и летит по кругу, как газовый шарф. Моя змея, моя опасная энергия, мое воплощение.
Ожерелье из черепов подпрыгивает у меня на груди, когда я танцую. Это мертвые головы великих и вечно живых богов. В них непостижимая тайна круговорота миров и вещей, совершенствования и разрушения Вселенной.
Один мой глаз – живительное Солнце, другой мой глаз – влажна плодотворящая Луна, горящий над переносицей третий мой глаз – Огонь. Головы Брахмы, Вишну и Рудры, как пустые кокосы, гремят у меня на груди, всевидящее сердце Агни пылает над моими бровями».

«У Грикуровой был свой сценарий знаменитого танца «Золотой бог Шива». Его открыл ей когда-то сам знаменитый танцовщик Рам Гопал.
— Представьте себе, Махмуд, как солнцеподобный Шива просыпается и озирает своим всевидящим третьим оком, что пылает над бровями, всю землю от восхода до заката…
— Я много лет жила в Индии. В Калькутте, Мадрасе, Бомбее… Изучила все 4 школы индийского танца. Каждый из этих стилей имеет свою территорию, где он преимущественно исполняется, особую технику, темы и костюмы для танца. «Золотой бог» — это Эверест, почти недоступная смертным вершина. Чтобы его освоить, необходима нечеловеческая сила ног, которую можно развить лишь за много лет специальными упражнениями. «Золотой бог», к тому же, не просто танец, тут вся индийская философия, древняя, как сам человеческий разум…».

«Махмуд не стал рассказывать Грикуровой о своих многочасовых поисках в библиотеках и Музее восточных культур, где он прочитал и посмотрел всё, что имело хоть какое-то отношение к индийским танцам. Как по нескольким фотографиям в музее разглядывал танцевальные позы легендарного Рама Гопала, как читал и запоминал такую трудную индийскую поэзию. Читал древнюю, созданную около 2 тысяч лет назад, священную книгу индусов «Натьяшастра», где изучал раздел, посвященный танцам, жестам, мимике. Танцы были неотъемлемой частью культовых церемоний. Сами боги танцевали. В сюжетах их танцев – история создания и существования мира и разума, вся философия жизни. Тут был до мельчайших нюансов отработанный культ жеста, однозначный, как буквы в алфавите. При помощи этих букв, написанных движениями тела, рук и пальцев, лица, глаз, строилось повествование. Все это в комплексе называлось «мудра» и было полностью понятно только посвященным, но поражало и непосвященных своей необычной экзотической красотой».

«Сюжет такой: Шива пробуждается, наблюдает, что происходит на земле Индии от восхода до захода солнца. И обо всем этом рассказывается в танце. По замыслу это божественно-неземной номер. Но танец пришлось, по существу, создавать новый. Рам Гопал исполняет его в течение 45 минут, очень медленно развивая повествование. Движения им делаются как при замедленной киносъемке. Мне же нужно было создать номер продолжительностью 8-9 минут, то есть танец, пригодный для эстрады».

«Он поднимался и вырастал так же медленно, как поднимается над горизонтом животворное дневное светило. Глаз не в силах заметить этого едва заметного возрастания. Для любого человека бесконечно медленное распрямление согнутых ног, состояние совершенно немыслимое. Любой буквально через несколько секунд просто рухнул бы на землю. Мышцы не выдержали бы напряжения. Махмуд даже не думал об этом, потому что в таком положении ему не просто нужно было устоять, в этом положении он танцевал, в этом положении все его, казалось бы застывшее тело и лицо совершали бесчисленное множество едва заметных, но удивительно тонких и выразительных движений. Вот в чем состояла почти никому, даже из профессиональных танцоров, не доступная сложность этого танца».

«Танец – легенда о Золотом боге. Медленно восходит золотое солнце над пустынной и мертвой землей. Ничего нет живого на ее безмолвных равнинах. Золотой бог просит бога Неба послать на землю живительную влагу. Пошел дождь. Оживилась земля, зашелестели листьями деревья, запели птицы, расцвели сады. Но дождь не может идти вечно. Он прекратится, и все живое погибнет. Золотой бог просит бога Неба послать на землю реки. По благодатной земле Индии величаво протекли воды Ганга. Но не всегда спокоен Ганг. Поднимается буря, набегают огромные волны, река выходит из берегов, затопляет селения. Посевы, сады. И тогда неисчислимы бедствия народа. Но Ганг утихнет, вновь войдет в свое русло и потечет величаво, спокойно. Золотой бог уходит, чтобы дать отдохнуть уставшей земле. Голубой бог Ночи вступает в свои права. Он окутывает землю лазурным сиянием. А завтра – снова придет Золотой бог, чтобы согреть землю своими лучами. И так будет вечно».

«…На сцене мрак. Только слышны мелодичные, размеренные звуки индийской музыки, призывающие к вниманию, к посвящению в таинство танца. Вспыхивает серебристый луч прожектора и вырывает из темноты сверкающее золотом изваяние. Танцовщик находится в глубоком плие с разведенными в стороны коленями и руками. На голове сверкающая корона. Звучит музыка. А танцовщик все так же неподвижно сидит, не шелохнувшись. Через некоторое время вдруг замечаешь, что он уже, оказывается, немного поднялся. Значит, происходит движение тела, незаметное глазу. Индийцы тысячу лет назад рассчитали эту скорость подъема танцовщика – так поднимается из-за горизонта солнце. Зал замирает при виде этого удивительного зрелища. Как будто встает не человек, а само светило. Звучит музыка. Солнце всплывает над безмолвной пустыней. Наконец, этот немыслимый подъем закончен. Мгновенно меняется освещение, ритм музыки. Золотой бог делает первый шаг. Неожиданно раздается серебряный звук колокольчиков, привязанных к ногам. И мы уже видим не бога, а человека, который одушевляет все неживое, наполняет поэзией каждое движение своего тела, головы, ног, рук. Особенно выразительны руки.. Когда они начинают извиваться, словно это сами воды Ганга, словно бесконечно плавно течет умиротворенная река. Лицо бесстрастно, спокойно, мудро».
«Махмуд стал победителем конкурса танца в Индии. Он исполнял «Золотого бога». Призом был костюм для этого танца (его стоимость – более 300000 долларов)».

«Легенда» — первый авторский танец Эсамбаева.

«Однажды, а это часто случалось, Махмуд задержался в репетиционном зале. Нередко он оставался тут работать совсем один… и вот вдруг, словно впервые, он увидел себя в огромном пустом пространстве среди бесчисленных зеркал… Махмуд долго смотрел на свое отражение и вдруг сделал это, самое первое, крадущееся движение… и в то же мгновение стал тем юношей, который больше не желал прятаться, который решил вернуться в родной аул, несмотря на то, что там его ждут кровники и верная смерть… Это была какая-то ослепительная вспышка, после которой все стало понятно. Танец будет называться «Легенда о кровной мести»… нет, просто «Легенда». Первое придуманное им движение нового танца, вернее, не танца даже, а целой пьесы, одной из многих, которые он будет сочинять потом, стало ключом. Оно открыло бездонный ларец воспоминаний. Махмуд снова был мальчиком, танцующим лезгинку на окраине аула Старые Атаги. Эта история, рассказанная много лет назад старым пастухом Михо, стала как бы внутренним текстом танца, который теперь создавало послушное этой внутренней музыке тело Махмуда… Утром Махмуд показал наметки нового танца Ивану Кирилловичу Ковтунову. Балетмейстер был поражен. Он-то прекрасно знал, какая это сложная и непредсказуемая работа – создание нового оригинального танца. По смыслу и сути это был не просто танец, а целая хореографическая поэма с завязкой, развитием и развязкой. Так родился на свет этот первый авторский танец Махмуда Эсамбаева «Легенда».

Испанский танец

«Вот, что говорил Махмуд об испанских танцах: «Испанец сосредоточен в танце. Смотрит вниз, самое большее – прямо перед собой. Весь темперамент в ногах. Все идет в пол. Твердо. Внешне испанец небрежен, но в этой небрежности страшная собранность… Надо видеть народ, чтобы понять его характер, и тогда поймешь его танцы. Я очень люблю испанские танцы. Ну, и старался подмечать тонкости исполнения у приезжих артистов. Однажды мне особенно повезло. В город приехала известная испанская танцовщица Марита Альберинго. Я попросил её научить меня работать с кастаньетами. Она любезно согласилась и дала мне несколько уроков».

Эта красивая женщина была истинным виртуозом, а кастаньеты в ее руках умели не только задавать ритм, но плакать, смеяться и петь, они придавали танцу особенное неповторимое очарование. Когда Альберинго уехала, Махмуд стал отрабатывать показанные ему приемы игры на кастаньетах. Но у него никак не получался один приём –  переход от одного ритма к другому. Казалось бы, мелочь, но только не в искусстве. Махмуд бросил всё и помчался вслед за артисткой в Алма-Ату. На попутных повозках, машинах, через снежные заносы и перевалы. Он чуть не замерз в пути и основательно простудился. Немало удивилась знаменитая артистка, увидев перед собой посиневшего от холода коллегу. Узнав, зачем он примчался, она огорченно всплеснула руками: «И только ради этого?!» Но потом задумалась. – Ведь это совсем не пустяк, — заметила она серьезно. – Вы добрались до настоящего секрета кастаньет, и теперь я обязана его раскрыть. Вы одни из тех артистов, для которых не может быть профессиональных тайн. Вы их все равно узнаете. Многие, правда, ограничиваются даже не всеми теми приемами, которые я показала вам во Фрунзе, и вполне преуспевают, им много и не надо.

Альберинго показала тот трудноуловимый переход, который так важен в мастерстве владения кастаньетами, и когда Махмуд этот прием освоил, подарила ему свои концертные кастаньеты. Вернувшись во Фрунзе, Махмуд заказал для кастаньет специальные красивые шерстяные варежки. Кастаньеты у него теперь всегда были теплые, а значит, готовые к игре. О его увлечении кастаньетами знали немногие. А вот дочка Махмуда Эсамбаева Стелла никогда, наверное, не забудет, как папа вез ее в поезде и как она все три дня дороги с утра до вечера сидела в купе, то и дело всхлипывая, так как папа провел почти все время… в тамбуре. Три дня подряд он бил в кастаньеты, отрываясь только для того, чтобы покормить дочь. Шум поезда, стук колес, врываясь в тамбур, почти заглушали стук кастаньет, и это было очень удобно для упрямого самоистязателя, всем существом погруженного в стихию движения и ритма».

«Портняжка» — еврейский танец.

«Тут ему повезло ещё раз. Один из поклонников, большой, надо сказать, книжник – библиофил, с которым Махмуд любил обсуждать прочитанные книги, принес ему книжку рассказов и повестей знаменитого еврейского писателя Шолом-Алейхема. Оказалось, что именно этого Шолом-Алейхема Махмуду как раз не хватало. Стоило ему раскрыть книжку, как он сразу попал на повесть, у которой было сложное название – «Заколдованный портной (заимствовано из старинной хроники)». Да, этот Шолом-Алейхем был человеком с большим чувством юмора! Махмуд тоже очень любил пошутить, но делал это только в жизни. Теперь у него впервые появилась возможность пошутить и на сцене. Махмуд сразу понял, что танец будет называться «Портняжка».

Его портняжка будет молодым мужчиной, который еще совсем недавно был подмастерьем, но теперь вышел на самостоятельную дорогу и ждет от жизни приятных сюрпризов. Да он и вообще очень веселый и жизнерадостный человечек, этот портняжка. Когда Махмуд прочёл начало повести, то сразу увидел своего героя, как живого. Его озорную улыбку, его печальные глаза, из которых смотрит на мир тысячелетняя трагическая история древнего народа, его любовь к «умственным» разговорам, умение ладить с бедными людьми и шить хорошие вещи из никуда не годного старья… Шимен-Эле! Бедный, да весёлый. Не слишком везучий, зато никогда не унывающий – простой местечковый портняжка – «заплаточник». Бедняк, не боящийся богатеев. Сам бесправный, но всегда готовый встать на защиту обиженного и безответного человека. Вот у еврейского танца появилась живая душа! Без этого танца нет».

«Макумба» – бразильский танец.

«Одна из самых известных и прославленных работ Махмуда Эсамбаева – бразильский культовый танец жрецов «Макумба». Недаром он был поставлен Махмудом в самый конец программы. Слишком уж много сил, не только физических, но и душевных отнимал он у исполнителя. По сути своей это рассказ о том, как могучий человек борется с силами зла, как приносит себя в жертву грозным богам, чтобы вернуть их расположение своему народу. «Макумба» — это танец – жертва, танец, кончающийся гибелью жреца – танцора».

«Знакомство с народным танцем для меня всегда равносильно душевному потрясению. Поражают мощь и смелость художественных обобщений, создаваемых народом в танце, выразительность символики и ясность хореографического текста. Самый древний народный ритуал вдруг обретает простой, всякому понятный смысл. Помню, как в Бразилии мне удалось посмотреть обрядовый танец «Макумба». Трудно передать, что охватывает вас при виде двухсот человек, содрогающихся в магической пляске. Раздается громовой аккомпанемент национального оркестра из 60 человек, колышутся яркие перья головных уборов, развеваются от стремительных порывистых движений хвосты ягуаров, украшающие сшитые из шкур костюмы, пурпурными пятнами крови жертвенных животных испещрены лица танцующих. Все они, охваченные исступлением, пляшут свой танец, изображая изгнание злого духа. В этом танце – и устрашающая сила древних народных представлений о зле, и напряжение человеческого духа, и жажда очищения. Поразительно сочетание ясности идеи и острой символической формы».

«Махмуду необходимо было понять глубинную суть этого танца, его древнюю житейскую и религиозную философию».
«Мерседес первая рассказала мне про «Макумбу». Это древний танец, танец – заклятие, танец – самопожертвование. Его танцуют тогда, когда на дом обрушивается несчастье. Умер работник, умер хозяин. Всем ясно: поселились в доме, их надо изгнать. Зовут колдуна. Колдун приходит ночью, залитый белым светом луны. Под мышкой он несет курицу, белую, как луна. Произнося заклятие, он режет курицу, и ее кровью мажет себе лицо. Потом начинает танцевать. Во время танца злые духи входят в колдуна и убивают его. Вместе с ним умирают и злые духи. «Макумба» приносит счастье дому, в котором ее танцуют».

Танцы и повседневность.

«Махмуд смотрел на меня и улыбался.
— Ты, — говорит, — так вкусно ешь, что и мне захотелось.
— А ты почему же не ешь? – спросил я его.
— Чтобы иметь такую талию, — сказал он и обхватил себя пальцами рук, — нужно держать желудок в ежовых рукавицах».

«Не есть, чтобы жить» — такова краткая формула жизни Махмуда. Еду и танец он напрямую связывал между собой. Он говорил так: «Я ем мало. Хотя мог бы съесть больше. Я ведь прекрасно знаю, что если я один, два, три раза нарушу этот свой закон, я уже не смогу подняться, не смогу полететь. Я перестану быть танцором, а без танца мне жизнь не мила, и поэтому я лучше откажу себе в еде. Не еда, а тренировка и постоянные ежедневные репетиции – вот в чем корень моей жизни. Я знаю, что танец – это не просто набор красивых движений. Танец – это душа, выраженная самим народом, суть красоты. Танец – это судьба и история народа, его мифы, сказки, предания. Его понимание красоты и благородства, и, наконец, танец – это еще и очень ответственное дело. Если ты нажрался, то жизнь твоя ужимается до размеров дивана, а нужен ты и дорог только своей утробе». Вкусно поесть он любил. Вкусно, но немного. Есть один не любил. Одинокую еду считал исключительно вредной для своего здоровья. Любой гость, пусть даже случайно зашедший человек, приглашался к столу».

«… Воля и любовь к делу – вот что питает мою энергию, а не обильная еда. Самоограничению я учился у великой Улановой. Надо вообще быть подальше от холодильника. Вряд ли кто из зрителей, познакомившись со мной поближе, захочет жить моей жизнью. Я на пляж не хожу. Для пляжа мое телосложение – сплошное теловычитание: чем хуже я для пляжа, тем лучше для сцены. Говорят: хочешь быть стройным и красивым – терпи. Я родился на Кавказе, шашлыки здесь не редкость, но я никогда не съел подряд больше двух кусочков шашлыка».

«Как-то ночью просыпаюсь, вижу – Махмуд напевает мелодию из цыганского танца и, лежа в постели, делает руками танцевальные движения. Я понаблюдала за ним, потом говорю: «Миша, ты можешь хоть ночью отдыхать?» Он мне отвечает: «Это мой отдых. Это моя жизнь».

«Махмуда просто невозможно было увидеть спящим. Он всегда был на ногах. Мне, например, кажется, что я никогда не видел его спящим. Он сам говорил, что для отдыха ему вполне хватает 3-4-х часов сна».

«… Только в 1959 году я впервые увидел Махмуда. Увидел не на сцене, а прямо на улице. Он шёл… нет, он не шёл, он вообще не умел просто так ходить. Он как бы плыл над землей своей удивительной невесомой балетной походкой».

«Бесполезно бороться с тем, что является коренной сутью человека. А главной чертой характера Махмуда Эсамбаева была любовь к людям и постоянная необходимость опекать, поддерживать, помогать. Без этого он просто не мог жить…».

Эсамбаев буквально исцеляет своим искусством. Думаю, эти слова Махмуда Эсамбаева тому подтверждение: «Танец – это жизнь. Я дышу через танец. Легкие не в счёт. Я познал ритм народов мира. У танца нет расы. Это молитва. Душа видна через танец. Мой талант открыт, он у всех на глазах. Я бы умер без моего танца. Это моя жизнь, судьба».

Махмуда Эсамбаева при жизни называли «чародеем танца», «Шаляпиным в танце», звездой балета и эстрады, великим, гениальным, «легендой XX века».

Величайший танцор XX века Махмуд Эсамбаев снимался в художественных фильмах:
«Я буду танцевать» (1963), «Земля Санникова» (1973, роль шамана, где он танцует свой великолепный «Танец огня» , «На край света» (1975), «Пока бьют часы» (1976, роль придворного скрипача Иги Наги Туги) , «Честное волшебное» (1976, роль Огня) , Приключения маленького Мука» (1983), «Увертюра» (1994)

Пока бьют часы-1979