На первых порах нахождение в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Накануне Рождества еловое дерево тайно от детей проносили в лучшее помещение дома, в залу или в гостиную, и устанавливали на столе, покрытом белой скатертью. Взрослые, как вспоминает А. И. Цветаева, “прятали от нас [ёлку] ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть”.

К ветвям дерева прикрепляли свечи, на ёлке развешивали лакомства, украшения, под ней раскладывали подарки, которые, как и саму елку, готовили в строгом секрете. И наконец, перед самым приглашением детей в залу на рождественском дереве зажигали свечи….

Входить в помещение, где устанавливалась ёлка, до специального разрешения строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время детей уводили в какую-либо другую комнату, поэтому они не могли видеть то, что делалось в доме, но по разным знакам и приметам стремились угадать, что происходит: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щёлку. Когда же, наконец, все приготовления заканчивались, подавался условный сигнал — “раздавался волшебный звонок”, либо за детьми приходил кто-то из взрослых или слуг.

Двери в залу открывали. Этот момент раскрывания, распахивания дверей присутствует во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений о празднике ёлки. Этот волшебный миг был для детей долгожданным и страстно желанным мгновением вступления в “ёлочное пространство”, их радостная встреча с волшебным деревом. Первой реакцией было оцепенение, невероятный восторг, почти остолбенение перед этим сияющим чудом.

Представ перед детьми во всей своей красе, наряженная “на самый блистательный лад” ёлка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг. После того как проходило первое потрясение, начинались крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши. В конце праздника доведенные до крайне восторженного состояния дети получали ёлку в своё полное распоряжение: они срывали с неё сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево, что породило выражения “грабить ёлку”, “щипать ёлку”, “рушить ёлку”. Отсюда произошло и название самого праздника: праздник “ощипывания ёлки”. Разрушение ёлки имело для детей вид психотерапевтической разрядки после пережитого ими долгого периода ожидания праздника и напряжённого возбуждения.
В конце праздника опустошенное и поломанное дерево выносили из залы и выбрасывали во двор.

Обычай устанавливать ёлку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения в России. В тех домах, где позволяли средства и было достаточно места, уже в 1840-е годы вместо традиционно небольшой ёлочки начали ставить большое дерево: особенно ценились ёлки высокие, до потолка, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей. Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было держать на столе, поэтому их стали крепить к специальной крестовине, к “кружкам” или “ножкам”, и устанавливать ёлку на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме.

Переместившись со стола на пол, из угла в середину, ёлка превратилась в центр праздничного торжества, предоставив возможность детям веселиться вокруг неё, водить хороводы. Стоящую в центре зала рождественскую ёлку дети могли осматривать со всех сторон, выискивать на ней игрушки, как новые, так и старые, знакомые по прежним годам. Можно было играть под ёлкой, прятаться за ней или под ней, загадывать, чтобы нашли на ёлке какую-то определённую игрушку.

Не исключено, что этот ёлочный хоровод был заимствован из ритуала вождения хоровода на Троицын день, участники которого, взявшись за руки, ходили вокруг берёзки с пением обрядовых песен в честь Лады. Хоровод неразрывно связан с весенне-летним аграрно-магическим циклом молений о дожде, праздников зелени, первых всходов, первых колосьев и т. п. Замыкается этот цикл периодом, когда заколосятся яровые хлеба в июне месяце. Последним сроком песен в честь Лады являются купальские празднества летнего солнцестояния; после этого молитвенные обращения к Ладе прекращаются.

В католической Германии у рождественской ёлки 25 декабря пели старинную немецкую песенку: “О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie griim sind deine Blatter — “О рождественская ёлка, о рождественская ёлка! Как зелена твоя крона”.  Эта немецкая песенка долгое время была главной песней в русских семьях в Новый год 31 декабря в хороводе вокруг новогодней ёлки.

Происшедшие перемены изменили суть праздника: постепенно он начал превращаться в праздник новогодней ёлки для детей знакомых и родственников. С одной стороны, это было следствием естественного стремления родителей продлить “неземное наслаждение”, доставляемое ёлкой своим детям, а с другой — им хотелось похвалиться перед чужими взрослыми и детьми красотой своего дерева, богатством его убранства, приготовленными подарками, угощением. Хозяева старались изо всех сил, чтобы “ёлка выходила на славу”, — это было делом чести.

На таких праздниках, получивших название детских ёлок, помимо младшего поколения всегда присутствовали и взрослые: родители или сопровождавшие детей старшие. Приглашали также детей гувернанток, учителей, прислуги. Со временем начали устраиваться праздники ёлки и для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей.

Первая публичная ёлка была организована в 1852 году в петербургском Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду. Установленная в зале вокзала огромная ель “одной стороной… прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги”. Вслед за нею публичные ёлки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850-х годов праздники ёлки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.

Ёлки для взрослых мало чем отличались от традиционных святочных вечеров, балов, маскарадов, получивших распространение ещё с XVIII века, а разукрашенное дерево сделалось просто модной и со временем обязательной деталью праздничного убранства залы. В романе “Доктор Живаго” Борис Пастернак пишет:

“С незапамятных времен ёлки у Свентицких устраивались по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых и веселились до утра. Только пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала… На рассвете ужинали всем обществом… Мимо жаркой дышащей елки, опоясанной в несколько рядов струящимся сиянием, шурша платьями и наступая друг другу на ноги, двигалась черная стена прогуливающихся и разговаривающих, не занятых танцами. Внутри круга бешено вертелись танцующие”.

ПОЛЕМИКА ВОКРУГ ЁЛКИ

Несмотря на все возрастающую популярность ёлки в России, отношение к ней с самого начала не отличалось полным единодушием. Приверженцы русской старины видели в ёлке очередное западное новшество, посягающее на национальную самобытность. Для других ёлка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о “неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке”, удивляясь тому, как это колючее, тёмное и сырое дерево могло превратиться в объект почитания и восхищения.

В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту природы и прежде всего лесов. Антон Павлович Чехов писал:

“Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи… Лесов всё меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днём земля становится все беднее и безобразнее”.

В печати прошла “антиелочная кампания”, инициаторы которой ополчились на полюбившийся обычай, они считаали вырубку тысяч деревьев перед Рождеством настоящим бедствием.

Православная церковь стала серьезным противником новогодней ёлки как иноземного, западного, не православного образца, и к тому же языческого обряда. Святейший синод православной церкви вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство ёлок в школах и гимназиях.

Не приняли ёлку и в крестьянской избе. Если для городской бедноты ёлка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян новогодняя ёлка оставалась чисто “барской забавой”.  Все с детства знают новогоднюю песенку:

Крестьяне ездили в лес только за ёлками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе.  Да, и чеховский Ванька, писавший письмо «на деревню дедушке» в сочельник вспоминал поездку с дедом в лес за ёлкой, а ёлку они с дедушкой рубили не для себя, а для господских детей.

Новогодние открытки начала XX века, не отражают реальности этого праздника. Не были правдивыми умилительные новогодние открытки с Дедом Морозом входящим в крестьянскую избу с ёлкой и  мешком подарков за плечами, где его с изумлением встречают ребятишки, и надписью: “Дедушка Мороз идёт,  Вам подарочки несёт”.

И всё же новогодняя, а не рождественская ёлка вышла победительницей из борьбы со своими противниками.

Сторонники ёлки — многие педагоги и литераторы — встали на защиту “прекрасного и поэтического обычая новогодней ёлки”, полагая, что “в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых ёлок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой”. Профессор петербургского Лесного института, автор книги о русском лесе Д. М. Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты “Новое время” статьи о ёлке, уверенно заявлял: “С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко”.

Новый обычай устанавливать новогоднюю ёлку оказался столь обаятельным, чарующим, что отменить его в эти годы так никому и не удалось.