Книга Анатолия Ароновича Штамброка «Из царства Атея в Неаполь Скифский». II. ВСАДНИКИ ИЗ НЕАПОЛЯ СКИФСКОГО. Два рельефа.

В Ленинградском музее Академии художеств за два века сложилось богатейшее собрание гипсовых слепков с античных скульптур. Слепки поступали отовсюду. Их снимали лучшие формовщики, сохраняя верность оригиналам. Залы музея Академии художеств превратились в зримую историю искусства.
Среди известных всему миру памятников, в музее Академии художеств встречались и незнакомцы. Происхождение их никто не знал, и в каталогах они не значились. К таким забытым памятникам относились два рельефа с изображением скифов.

Один из них – отливок с двухметрового рельефа – изображал юного всадника на коне в скифских штанах и мягкой шапке в виде войлочного колпака. Другой слепок сделан с малого рельефа. Он был отбит с одной стороны, и на нём сохранились только две головы – юноши и бородатого скифа. Оба они в таких же войлочных колпаках, что и на голове всадника большого рельефа.

На эти памятники, затерявшиеся среди беспаспортных гипсовых голов и торсов, обратил внимание археолог и искусствовед Павел Николаевич Шульц. Их изучение привело учёного к такому открытию, какое обычно достигается заступом археолога где-нибудь в древних гробницах или развалинах, скрытых под напластованиями земли.
Оригинал обломка рельефа с головами двух скифов давно исчез. В свое время рисунок его был опубликован в журнале и вызвал большой интерес учёных, но зарисовка мало сходилась с оригиналом, она не могла помочь решить возникший вокруг рельефа спор. Теперь слепок с него, обнаруженный Шульцем, превратился в уникальный памятник. Оборвавшаяся жизнь рельефа снова восстановилась, как и после первого его открытия в 1827 году.

Рельефы с изображением скифов были найдены в 1827 году в окрестностях Симферополя на возвышенности Керменчик, что по-татарски значит «крепостца». Здесь лежали старые развалины каких-то крепостных сооружений.
Местные жители привыкли выбирать из старых стен камни для своих надобностей, разрушая всё, что ещё уцелело. Окраина Ак-Мечети наполовину строилась из этих камней. После присоединения Крыма к России город Ак-Мечеть стал называться Симферополем, заново отстраивался, и остатки стен из Керменчика снова пошли в ход.

Апрельским утром 1827 года отсюда, из Керменчика, шёл воз, груженный строительным камнем. Среди груды камней на возу лежали плиты с изображением и письменами. Они тоже годились на закладку фундамента дома, но оказавшийся случайно у дороги любитель старины разглядел их, и купил у возницы известковый рельеф с изображением всадника и куски мраморные плит с древнегреческими надписями.

Об этих находках сообщили в Одессу Ивану Павловичу Бларамбергу. Он был родом из Фландрии и звался там Жан Моро Бларамберг. В Нидерландах он стал офицером генерального штаба, потом сражался на стороне англичан с французами во время наполеоновских войн, а в Одессе служил в коммерческом суде на таможне, знал, казалось, всё на свете, и награды и ордена буквально сыпались на него из Петербурга.
Бларамберг собирал монеты, расшифровывал древние надписи, и, время от времени, публиковал свои исследования на французском языке. Его дом был наполнен всякими редкостными вещами.
У него собирались учёные и писатели, приезжавшие из Петербурга, к его советам прислушивался наместник Новороссийского края Воронцов, посылавший чиновников собирать древности. Слушал его рассказы о судьбах древнего Крыма Александр Пушкин, сосланный в распоряжение Воронцова. С ним советовались П. Сумароков и Муравьев-Апостол, писавшие книги о своих путешествиях по местам древних развалин на юге России. Сумароков первый оповестил читателей, что на месте Керчи стояла древняя столица Боспорского царства – Пантикапей.

В начале 19 века только что начал открываться античный мир на юге России. О камнях Пантикапея и Ольвии заговорили журналы. В гостиных Петербурга шли толки о мраморных статуях и терракотовых статуэтках, золотых диадемах и ожерельях, расписных сосудах, найденных в Крыму. Их находили во время строительства казарм и трактиров, покупали у местных жителей, обнаруживали при археологических расколках курганов и развалин. Это было время рождения археологии юга России.
В городах, стоявших на месте древних поселений или поблизости от них, стали возникать один за другим музеи древностей. В 1826 году такой музей был основан в Керчи, а годом раньше в Одессе, директором того и другого музея назначили Ивана Павловича Бларамберга.
Постоянно Иван Павлович жил в Одессе, и ему посылали с оказией извещения о разных находках в Крыму. Узнав о рельефе со всадником и письменами на мраморных плитах, он тотчас выехал в Симферополь.
Обследовав Керменчик, он раскопал там обломок мраморного рельефа с головами двух скифов. Это был тот самый, впоследствии пропавший памятник, слепок с которого П.Н. Шульц обнаружил в Ленинграде.

В Одессу Бларамберг привёз известняковый рельеф с всадником, мраморные плиты с надписями и найденный им обломок с головами двух скифов. Изучая их, он хотел разгадать: когда были сделаны рельефы? Что находилось там, где их обнаружили. О чём говорят полу стертые письмена на обломках мраморных плит? На одной из них, восстанавливая утраченные буквы и целые слова, удалось прочитать:
«…Царь Скилур, великий царь, в тридцатый год царствования…»

Имя царя Скилура (Skiluros, Σκιλουρος) было знакомо Бларамбергу. Древние писатели Страбон и Плутарх рассказывали о силе и мудрости скифского царя Скилура. Во II веке до нашей эры он снова объединил скифские племена. Соседние государства вынуждены были считаться с этой силой, Херсонес искал покровительства у морских союзников, Боспор задабривал скифского царя-бога золотыми дарами, а монетный двор Ольвии выбивал монеты с его именем в знак признания его могущества.
Скилур и Палак. Слепок с мраморного рельефа из Неаполя Скифского. II век до н. э.

Древние историки называли баснословное количество сыновей Скилура. Одни – пятьдесят, другие – восемьдесят, что, впрочем, не так уж невероятно в многоженстве. Плутарх рассказывал притчу о том, как Скилур, собрав своих сыновей, дал пучок прутьев, чтоб они его сломали. Когда же никто из сыновей не смог переломать этот пучок прутьев,  Скилур стал вынимать по одному прутья и разламывать их, пока не переломал весь пучок. Сила скифов в единении – учил он своих сыновей. Из всех сыновей Скилур выделял Палака (Palakos, Παλακος), именно, Палак он хотел видеть царём Скифии, и стал его соправителем.
На перекрестках торговых дорог Скилур строил крепости. Главная его крепость была Неаполь, что значит новый город. Одна из крепостей,  построенных скифами в Крыму во II веке до н.э., была названа именем его любимца – Палакий (Палакион (Παλακιον) — Балаклава.

Ольвийская монета с изображением Скилура. II век до н. э.

Бларамберг подумал: не была ли плита с именем царя Скилура частью постамента рельефа с головами двух скифов. Он сличил ольвийскую монету с изображением Скилура и изображение бородатого скифа и уловил между ними сходство. Догадка Бларамберга о принадлежности надписи к рельефу подтверждалась.  Если бородатый скиф – это изображение царя Скилура, то кто же юноша, что стоял рядом с ним?
Ответ подсказывали древние авторы. Рядом с царем Скилуром называли его сына и соправителя Палака. Бларамберг решил: обломок рельефа с головами бородатого скифа и юноши изображал царя Скилура и Палака.

Теперь можно было ответить и на другой вопрос, занимавший Бларамберга: кто изображен на двухметровом известняковом рельефе? Лицо Палака мраморного рельефа было похоже на лицо юного всадника большого рельефа. Значит молодой скиф на коне – это тот же Палак.
Напрашивался ещё один важный вывод. Известно, что известковый рельеф с изображением скифских царей, и плита с именем царя Скилура были найдены в одном месте — на возвышенности среди руин скифского поселения. Не тут ли и стоял легендарный Неаполь Скифский, что сохранился в памяти древних историков и нигде ещё не обнаружен?
В том же 1827 году Бларамберг опубликовал свои соображения и зарисовки двух рельефов в одесском журнале. Он доказывал, что на плитах изображены Скилур и Палак и что в окрестностях Симферополя находился древний Неаполь Скифский.
Открытия Бларамберга всколыхнули учёный мир. Многие учёные побывали на возвышенности Керменчик, видели остатки стен и подтвердили догадки Бларамберга. Уваров видел две ручки от амфоры с клеймами «Неаполис». В Керменчике пробовали вести раскопки, но они ничего не прибавляли к догадкам Бларамберга.

Во время раскопок здесь были найдены греческие и римские монеты и осколки родосских амфор. Высказывались предположения, что тут был греческий город выходцев с острова Родос. Среди учёных не было согласия, высказывались сомнения в доводах Бларамберга. В то время археологическая наука делала только первые шаги. Раскопки велись бессистемно, и найденные памятники теряли свой смысл в перепутанных связях вещей и времён, позднее приходилось исправлять промахи первых археологов. Открытия Бларамберга вызывали недоверие учёных, и его догадки потонули в ворохе критических замечаний и новых предположений.
Учёные возражали против расшифровки полу стертой надписи с упоминанием царя Скилура. Её читали иначе, и важное звено доказательств Бларамберга выпадало. Возражали против отождествления изображения Скилура на ольвийской монете и изображения бородатого скифа на мраморном рельефе. Выпадало другое звено. Сомневались в местонахождении Неаполя в окрестностях Симферополя. Крепость Скилура искали то у Инкермана, то у Алушты. Так звено за звеном распадалась вся цепь доказательств Бларамберга.

Через столетие уже никто не мог сказать твердо, где находился Неаполь Скифский. Спор затянулся и ни к чему не привёл, а перешёл в область пустых догадок, не подкрепленных свидетельством вещей. За это время главное звено в цепи доказательств Бларамберга – обломок мраморного рельефа с головами двух скифов – оказался утерянным.
Теперь найденная Шульцем в музее точная копия утерянного рельефа давала ключ к решению затянувшегося спора. Анализ памятника сопоставление его с накопленным археологической наукой материалом могли дать ответ на поставленные вопросы. Так и случилось, вскоре Шульцу удалось найти ответ.

На обломке рельефа сохранились только головы и плечи. А нужно было выяснить, в каком положении находились люди, как они относились друг к другу. Бларамберг думал, что они стояли рядом, но это не так, они не стояли, а сидели, и притом были изображены в движении. Наклон головы, опущенные плечи, устремленность вперед напоминает всадников. По всему видно, что они скачут на конях, привычно сдерживая их резвость.
На это указывали и некоторые детали: положение древка копья и линии рук, согнутых в локте. Если восстанавливать по этим линиям утраченные изображения рук, то окажется, что они держат поводья. Такие предположения подтверждали и другие памятники того времени, привлеченные Шульцем для сравнения. В древности так обычно изображали скачущих всадников.
Теперь важно было определить взаимоотношения всадников. На сохранившемся обломке мрамора голова юноши впереди, а бородатого скифа позади. Кто этот бородатый старец: слуга или оруженосец? Не то и не другое. По положению голов видно, что всадники скачут не один за другим, а почти рядом.
Они изображены в профиль, а такие профильные изображения воинов, скачущих верхом или на колеснице, принято было располагать так, чтобы передняя фигура не заслоняла следующую за нею фигуру. Хотя голова юноши выступает вперёд, его положение мыслится рядом с пожилым скифом и даже чуть позади его.
В пространственном положении бородатый скиф ближе к зрителю. Его голова и развернутые плечи крупнее и выше, и в повороте на зрителя в фас он представляется несколько впереди, а чуть поодаль – юноша. Мастер рельефа даёт понять значительность бородатого всадника и его превосходство перед юным спутником.
Сопровождает бородатого скифа не всадник-слуга и не оруженосец, а кто-то более значимый и близкий ему. Одеты оба всадника одинаково. На голове старца скифская войлочная шапка с загнутым назад концом, перехваченная широкой лентой. У юноши такой же колпак с такой же лентой. Поверх рубахи бородатого скифа накинут греческий плащ-гематий с застежкой на плече. Сохранившаяся складка на плече юноши показывает, что на нём был накинут такой же гематий.
Сходство одежды, значительная разность возраста и в то же время некоторая близость в положении и отношении двух спутников наталкивают на мысль: не изображены ли здесь отец и сын?

Скульптор выявил индивидуальные черты двух всадников. У бородатого скифа удлиненная голова, орлиный нос и прищуренный глаз. У него гордый вид и взор повелителя, знающего себе цену, нахмуренные брови придают суровость его лицу. Лицо юноши открытое и скуластое, с крутым подбородком и пробивающейся бородой, голова чуть откинута назад. Эти индивидуальные особенности двух всадников приводят Шульца к выводу, что рельеф представлял собой портретное изображение.

Кто же был воспроизведён в портретной скульптуре? Это не просто скифские воины-сородичи, заказавшие свой семейный портрет. Сохраняя индивидуальные черты и особенности выражения лица, скульптор постарался подчеркнуть и другое в их облике. Он возвысил их, как возвышают в изображениях героев, создавая представление об их могуществе. Портретные изображения героизированы.
В лицах всадников проглядывает привычка к высокому положению и властность — так принято изображать повелителей, прославлять владык. Отсюда следовал второй вывод Шульца: в рельефе высечены портреты скифских царей.
Для чего же эти портретные изображения царей предназначались? Всадники героизированы, но в них не наблюдается торжественной напыщенности и той отвлеченности, когда герой похож на всех героев на коне. Возвеличивая царей, мастер не переходит грани простоты и жизненности.
Шульц пришёл к третьему выводу: рельеф не был надгробием. Назначение рельефа не увековечить память умерших, а возвеличить царствующих властителей. В портретном изображении чувствуется та теплота, которая излучается в непосредственном общении с натурой. Мастер создавал рельеф не по памяти, а в то время, когда жили цари, и их можно было наблюдать в жизни.

Особенности рельефа позволяли отнести его к II веку до нашей эры —  время царствования скифского царя Скилура.
Теперь можно было собрать все выводы, подсказанные обломком мраморного рельефа. Мастер создал портреты двух скифских всадников. Портреты их героизированы так, как изображают царей. Во взаимосвязи старшего и младшего улавливается отношение отца и сына. Рельеф был не надгробием, а прижизненным портретом двух царей. Из всего, что подсказывал обломок мрамора, можно уже заключить с большой долей вероятности – это портретное изображение царя Скилура и его сына и соправителя Палака.
Шульц шёл другим путём, но пришёл к тому же выводу, что и Бларамберг. Теперь можно проверить доказательство Бларамберга, сличив слепок мраморного рельефа с ольвийской монетой. Сходство разительно: там и тут удлиненное лицо, горбатый нос, нахмуренные брови и остроконечная борода.
Подтверждались соображения Бларамберга и о большом рельефе. Круглолицый, скуластый всадник с тяжелым подбородком, изображённый на известняковом рельефе повторяет лицо Палака мраморного рельефа. Одеты скифские всадники сходно, значит известняковый рельеф с молодым скифом на коне – портретное изображение Палака.

Где же могли находиться эти два рельефа как не в Неаполе Скифском построенном Скилуром?
Шульц не только подтвердил оспариваемые другими учёными догадки Бларамберга, но анализ памятников вёл дальше, к новым выводам.
Два рельефа из Керменчика исполнены различно: всадник с известнякового рельефа, пустив коня вскачь, бросает копьё. Фигура всадника превышает величину низкорослого коня, таз юноши сплюснут и вдавлен в спину коня, как в седло. Мастер рельефа не позаботился о соблюдении пропорций, но движения всадника в броске копья схвачены верно: левая нога с вытянутым носком выброшена вперёд, правая – согнута и прижата к боку коня, как обычно делают всадники, удерживая при рывке равновесие.
В низкорослом коне с большой головой нетрудно узнать степную породу лошадей, но голова коня маленькая, как игрушечная, движения его ног скованны. Мастер заботился не столько о натуре животного, сколько о чередовании волнистых линий изображения.
Выпуклость рельефа выступает невысоко, почти сливаясь с плоскостью прямоугольной плиты, а узорчатость складок одежды придаёт ему декоративный вид. Упрощенностью форм и узорчатостью рельеф напоминает изображения на мятных пряниках.

Всадника с копьем на вздыбленном коне и лицом, повернутым к зрителю, часто изображали в те времена в искусстве многих стран, но в известняковом рельефе из Керменчика он изображен своеобразно. Рельефное изображение всадника выступает как силуэт, несмотря на схематическое изображение,  всадник сохраняет портретные черты. В древнегреческом искусстве у галопирующего коня всегда одна нога выше другой, а в рельефе из Керменчика ноги коня сдвоены на одном уровне. Этот конь напоминает деревянную лошадку мастеров русских и украинских народных промыслов.
Декоративные особенности памятника и изображение коня в остановленном движении связывают его с характером скифского искусства. Отсюда Шульц сделал вывод, что известняковый рельеф выполнил скифский мастер. Теперь можно говорить, что во времена Скилура и Палака в скифском государстве было не только прикладное искусство, но создавалась и монументальная скульптура.

Мраморный рельеф с изображением Скилура и Палака выполнен иначе. Изображение выделяется из плоскости плиты. Оно выпукло, с мягкими переходами света и тени и более близко к искусству древней Греции. У скифского рельефа из Керменчика есть свои отличительные особенности: мастер-камнерез придал прядям волос черты орнаментальности. Складки одежды выдают неуверенность ваятеля в обработке мрамора. Это позволило прийти к выводу, что рельеф выполнен по заказу скифской знати местным греческим скульптором.

После исследований Шульца два гипсовых слепка в музее Академии художеств получили паспорт. Они были выставлены в зале, а в изданном в 1940 году каталоге значилось, что слепки с мраморного и известнякового рельефа – конные портреты Скилура и Палака из Неаполя Скифского.
На этом исследования Неаполя Скифского не закончились. Шульц задумался над вопросом: каким же был Неаполь Скифский? У многих историков складывалось представление, что скифы были чужды городской культуре, но найденные рельефы говорили о другом.
Если в скифском государстве Скилура и Палака были свои мастера монументального искусства, если к скифским царям приходили художники и создавали портретные изображения властителей, то и Неаполь Скифский становится уже не только крепостью, но и культурным центром. По-видимому, этот укрепленный город был столицей скифского государства.
Вполне возможно, что рельефы были установлены на дворцовой площади или во дворце. Сохранившийся шип у известнякового рельефа указывает, что плита была вставлена в каменную стену. По-видимому, и мраморный рельеф и надпись на мраморе, говорившая о Скилуре, находились тут же.

Героизированные портреты всадников стояли на видном месте и возвеличивали скифских царей, напоминая о силе и могуществе государства.
Стоял ли Неаполь Скифский на возвышенности Керменчик? Всё говорит за это. Против мнения Бларамберга возражали те учёные, которые не были там и не видели остатков стен. А те, кто видел стены Неаполя Скифского и вёл раскопки, так или иначе подтверждали это мнение, косвенно подтверждали и рельефы. Вполне вероятно, что скифская столица там и находилась.
И всё же необходимо было проверить эти предположения. Шульц собирался выехать в Симферополь, но маршрут его изменился. Время наполнялось тревогами, и мысли о Неаполе Скифском отодвинулись.
Началась Великая Отечественная война. Вражеское кольцо сжималось вокруг Ленинграда. Шульц ушёл в партизанский отряд. В бою он был ранен и долго пролежал среди сугробов в лесу. Партизаны нашли его с отмороженными руками и переправили в госпиталь.

Далее… На реке Салгире